2. Супердержава за каждой из сторон
Во время Второй мировой войны Чой морит себя голодом, чтобы избежать призыва, а когда это не удаётся, то избивает японского полицейского. Однако в 1943 году его и других 4300 корейских студентов всё равно забирают в состав Императорской армии Японии. Чоя отправляют в 30-ю дивизию, дислоцированную в Пхеньяне, на территории нынешней Северной Кореи. Непобедимая Япония в альянсе с нацистской Германией и фашистской Италией захватывали мир. Всего за шесть недель Япония уничтожила около 500 000 мирных жителей в прежней столице Китайской республики – Нанкине. Захватчики ставили медицинские опыты на заключённых в Маньчжурии. А в Бирме, Тайланде и Корее пленники умирали от тяжелой работы, сотни тысяч молодых женщин и девушек были отправлены в сексуальное рабство в качестве «женщин для утешения» японских солдат.
Даже сегодня нешироко известен факт, что многие корейцы добровольно сражались на стороне японцев. Однако Чой был бунтарем, а потому в Пхеньяне присоединился к тайному плану мятежа и побега из расположения части. Позже план будет назван «Пхеньянский инцидент».
В те тяжёлые дни Чой воровал корм у лошадей, а из-за пыток и смертей, невольным свидетелем которых он становился, начал постепенно терять рассудок. Несколько солдат в его части взбунтовались, но их заточили в военную тюрьму. Был случай, когда корейский заключённый Юм, чтобы выйти на свободу, стал притворяться сумасшедшим. Во время переклички он, голый, залез под самый потолок на балку, балансировал там, мочился вниз и кричал: «Эй, япошки, пейте!». Охранники схватили «чокнутого» и только через три дня вернули в камеру избитого и со следами пыток. Друзья предупреждали Юма больше не провоцировать охрану, но тот не слушал. Однажды он пропал. Только после войны друзья встретили его уже реально сумасшедшего, потерявшего рассудок от пыток.
А ещё один сослуживец Чоя скрылся в пыли под половыми досками на пять дней. Затем пробрался на плац, где на сорок дней залёг в одну из стоявших здесь же корзин, накрытую соломой. Японские военные, ежедневно тренировавшиеся рядом, даже не подозревали, что он был внутри. Гражданские корейцы, владевшие этими корзинами и работавшие на японцев, скрытно кормили соотечественника. Но он, изнурённый страхом, видевший ад и рай, не раз умиравший и воскресавший, в конце концов, сошёл с ума и скончался от тифа.
Чоя и ещё двадцать девять таких же бунтарей чуть было не постигла та же участь. Они надеялись победить в перестрелке с японцами и бежать, чтобы присоединиться к лидеру повстанцев Киму Ир Сэну. Человеку, который вскоре возглавит Северную Корею. Однако один корейский солдат, оказавшийся японским шпионом, донёс на Чоя и других лидеров заговора. В ноябре 1944 года их всех схватили. В день, когда арестовали Чоя, он планировал встретиться с людьми в одном местечке на плато Бу Джин. Его мать, не подозревавшая об аресте, пошла искать сына в зарослях кустарника на том плато. Она проделала пешком долгий путь до города, где кое-кто из знакомых ей сообщил, что видел Чоя неподалёку от заброшенной деревни. Женщина, несмотря на пронизывающий холод, нашла покинутое селение, где лишь двери скрипели на ветру. А тем временем японцы выгнали отца Чоя в отдалённую шахтёрскую деревню, расположенную в горах. Так разрушились остатки семьи.
Через несколько дней допросов японцы поместили Чоя в изолятор. Как-то он повернул голову, чтобы взглянуть на одного из друзей, но охранник тут же заорал: «Ублюдок!» и влепил ему сильную пощёчину. Так Чой учился всегда смотреть вперёд – вплоть до своей возможной казни.
В камере он и другие бунтари сидели тесно, словно булыжники в мостовой, а когда их выводили на воздух, стояли без движения при температуре ниже нуля в одном нательном белье.
Через какое-то время Чой притворился полностью раскаявшимся, и охранники позволили ему практиковать в камере карате, что помогло сохранить рассудок. Рука-копьё, нога-меч, прямой и боковой удары ногой, а также другие техники ударов руками и ногами весьма впечатлили японцев. Однако Чой был готов к новым испытаниям и даже смерти. Охранники переоборудовали одну из комнат в тренировочный зал и попросили тайно обучать их японскому боевому искусству – каратэ. Изо всех сил крича в этой комнате, Чой наслаждался боевыми искусствами. Как и раньше, благодаря технике каратэ, он достиг несоизмеримо большего, чем физическая сила.
Семь месяцев спустя суд вынес Чою приговор за нарушение закона о военной службе (дезертирстве). Его осудили на семь лет тюрьмы и перевезли отбывать наказание в Пхеньян, но он был счастлив, что избежал казни. Чой предположил, что жизнь теперь может измениться к лучшему. Да и тюрьма эта была больше, охранялась не японцами, а корейцами.
Как только Чой прибыл на новое место, охранники ввели его в камеру. Он остановился в дверях, увидев троих заключенных. Один из них лежал с гнойной незаживающей раной в боку на чёрной от грязи простыне. Двое других выглядели искалеченными: их тазовые кости и плечи выпирали наружу, а тела были покрыты струпьями. Они прокажённые, подумал Чой. Стены камеры испещрены кровавыми следами от раздавленных вшей. Место для туалета воняло сильней, чем прокисшее саке, а постели – покрыты гноем и кусочками кожи других заключенных. Чой содрогнулся, и ему стало не по себе от мысли, что его могут даже ненадолго оставить здесь.
– Этих бродяг следовало бы давно прикончить! – сказал охранник-кореец. – Какая польза от того, чтобы переводить на них рис и бобы ещё семь лет?
Он повернул Чоя, а второй охранник-кореец пинком направил новичка в камеру.
Чой был в таком шоке, что даже заплакал. И на то были серьёзные причины, ведь он не знал, чем болели его сокамерники. Кто-то ему говорил, что струпья проказы очень заразны. Заключённые верили, что страдают из-за испорченных бобов, так как ничего другого им не давали. Но, конечно, это было от общей антисанитарии, царящей вокруг.
Если бы Чой не умер от заразы, он рисковал умереть от стыда за корейских охранников, усердно выслуживавшихся перед японцами. «Как могут корейцы быть такими же садистами, какими были японцы?!» – спрашивал он себя. В конце концов, это ещё не была Корейская война. Когда японцы в 1910 году напали на его страну, почти все, кто не относился к аристократии, отказались сотрудничать с захватчиками. Тем не менее к тридцатым годам японская оккупация имела корейское лицо. Корейцы окружили себя корейскими «женщинами для утешения», а японская полиция наполовину состояла из оккупированных корейцев.
В 1945 году Чою в заключении открылся весь ужас вражеского завоевания. И хоть он поклялся драться за свободу и поднять Корею с колен, его тело было отравлено тюремной заразой.
Охранники редко давали заключённым напиться вдоволь, и расплёскивающаяся вода из ведра Кима была настоящим мучением. Как и все узники, Чой страдал кожными заболеваниями. Каждый день носилки с трупами проплывали мимо их камеры.
– Эй, воды надо? – громко вопросил Ким, остановившись у камеры Чоя. – Пусть это будет приз! Я дам немного воды той камере, где окажется самый лучший певец. Как вам предложение?
Никто из сокамерников Чоя не хотел петь. У них не было ни сил, ни таланта. Да и предложение выглядело унизительно. Несмотря на свое отчаянное положение, Чой встал и запел популярную корейскую национальную мелодию. Ким дал ему и другим сидельцам в камере кружку пресной воды.
– Пой другую песню! – приказал охранник. – Я дам больше воды!
Чой начал другую песню. Вдруг ещё один корейский надзиратель с заднего двора прокричал по-японски:
– Кто это был?
Он, словно разъяренный тигр, распахнул дверь и ворвался в камеру Чоя, заорав:
– Кто пел сейчас?
– Это я, – ответил Чой и поднял руку.
Охранник наотмашь ударил Чоя и поочередно каждого из его сокамерников. Затем туго затянул за спиной «певца» наручники. Чой негодовал: почему один охранник позволяет петь, а другой заставляет молчать?!
Позже боль от наручников подавила злость, но его руки онемели. Он попытался лечь на бок, но правая рука, казалось, была вывихнута. Когда Чой лёг лицом вниз, его подбородок упёрся в пол. Узник был слишком слаб, чтобы искать удобное положение для сна или встать на ноги. Поэтому кое-как приподнявшись, прислонился спиной к холодной стене да так и просидел всю ночь.
Когда утром принесли завтрак, его мутило от голода, но он притворился, что не хочет есть. Сокамерники быстро умяли невостребованную порцию. Обед он также проигнорировал. Товарищи по камере просили его есть, но Чой решил умереть. Во Вторую мировую войну многие люди подвергались пыткам, голодали и теряли рассудок в японских тюрьмах. Некоторые из них, устав бороться, просто сдавались на волю случая. Чой потерял сознание.
Он очнулся около пяти вечера. Второй охранник, который бил и надевал наручники, теперь тащил его в офис начальника охраны.
– Этот заключенный хороший певец, – с насмешкой сказал надзиратель шефу.
Чой не мог в это поверить.
– Пой! – приказал начальник после того, как с доставленного в кабинет сняли наручники.
Чой смотрел на двоих тюремщиков, его руки плетьми болтались по сторонам.
– Я не могу петь, – еле слышно ответил он слабым голосом.
Чой не упомянул Кима, охранника, предложившего ему петь за воду. Шеф, видя жалкое состояние пленника, не настаивал, и надзиратель вернул заключённого в камеру.
Вскоре Ким навестил Чоя. «Водонос» извинялся за ту ситуацию, но разве эти слова могли чем-то помочь в тюрьме?! Чой был болен, истощен и, вероятно, вполне мог умереть. Тем не менее с тех пор, как Чой ничего не сказал шефу об издевательствах Кима с водой, охранник больше не унижал невольника. Более того, навещал его чаще и иногда приносил что-нибудь от кожных болезней. Мало-помалу эти двое становились приятелями, что, возможно, подтверждало слухи о проигрываемой японцами войне. Так что вскоре заключённые могли поменяться местами с охранниками.
Два месяца спустя Чой услышал треск, вырывавшийся из динамиков в камере. Все девять месяцев его пребывания здесь радио было выключено, а теперь то, что оттуда исходило, казалось невозможным. Японский император в слезах зачитывал акт о безоговорочной капитуляции. Япония проиграла войну 2 сентября 1945 года.
Да здравствует Корея! – кричал Чой про себя. Он хотел танцевать от радости, но Ким предупредил, что надо сохранять спокойствие, так как отступавшие японские и корейские охранники могли расправиться с заключёнными. Тем не менее на следующий день охрана испарилась, и Чой смог шагнуть за железные ворота. Одетый в широкую рубаху, мешковатые черные штаны и соломенные тапки он шел за Кимом сквозь ликующую толпу, мимо корейского флага, развевавшегося на городской площади Пхеньяна. Они шли в дом Кима.
Оба приятеля остались в живых, Корея была свободной, а Чой получил второй шанс. Большая часть его жизни была битвой против японцев, уличных хулиганов, его отца и нищеты. И только теперь у него появился шанс сделать что-то самому, сделать что-то великое! То, что он обещал себе, если выйдет, о чем молился, если выживет, о чём шептал всё это время, находясь в тюрьме. После трёх с половиной десятилетий угнетения у всех корейцев появился второй шанс, и страна погрузилась в бурю новых надежд и кровной мести.
«Пхеньянский инцидент» Чоя стал одним из немногих актов неповиновения корейцев японским оккупантам во Второй мировой войне. Хотя в пытках, которым бывший узник подвергался в тюрьме, не было ничего особенного. Большая часть заключённых, особенно иностранных военнопленных, испытали на себе и намного худшее.
Как бы то ни было, поколения корейцев в течение 35 лет находились в японской оккупации, и мастера боевых искусств, жившие в то время, вынуждены были создать тхэквондо, тан су до, хапкидо и другие виды, чтобы сделать сильнее себя и свою нацию.
Спустя неделю после освобождения Кореи истощённый Чой прошёл несколько сот километров сквозь хаос и ликование к своей семье в деревушку Йонгвон, сильно изменившуюся за два года его отсутствия. Брат разыскал его в дешёвой гостинице и помог добраться до дома. К удивлению Чоя, новый враг, словно черная туча, навис над большей частью севера Кореи, включая и его деревню. Чой был опустошен. Корея освободилась от японцев, но теперь должна была бороться с коммунистами из Союза Советских Социалистических Республик (СССР), провозгласивших эту территорией своей.
Что было хуже всего – два американских полковника за какие-то тридцать минут решили на глазок, что тридцать восьмая параллель будет делить Корею на север и юг. СССР согласился контролировать север. К популярным корейским оскорблениям «прояпонская» и «предательская» добавилось «проамериканская». Всего за одну ночь была развязана холодная война между корейскими коммунистами (которых поддерживали СССР и Китай) и корейскими националистами (с поддержкой США). Этот конфликт длится более семидесяти лет, но так и не завершился по сей день.
Через пару месяцев Чой добрался из своей деревни до Сеула – столицы вновь созданной Южной Кореи. Люди дрались на улицах, и человеческая жизнь не стоила ничего. Как и многие в то время, он принадлежал самому себе и переходил из одной банды, которые сплачивались вокруг сильного главаря, в другую. Чой перестал использовать своё японское имя (Юсеки Нишияма) и придумал корейский псевдоним – Чадол (маленький камень, который трудно разбить). Он сконцентрировал всю свою силу и гнев, занимаясь в новой антикоммунистической военной школе, как и многие другие молодые солдаты, которым некуда было идти. Американцы помогли новому правительству учредить военную академию, ставшую началом новой армии. Чой был в её первых рядах.
В течение года он преподавал каратэ группе полицейских. Корейцы называли это боевое искусство по-разному: тан су до (искусство китайской руки) и кон су до (искусство пустой руки). Название демонстрировало, на какой стороне холодной войны находился говорящий. Хотя и то, и другое были не что иное, как каратэ. Создатель японской системы Гичин Фунакоши изменил слово «китайская» на слово «пустая», так как первый вариант звучал достаточно дерзко. И несмотря на то, что это боевое искусство называлось «китайской рукой» сотню лет, использование названия «кон су до» показывало лояльность Японии. Чой и многие корейцы всё ещё оставались верны названию «китайская рука» и остановились на названии «тан су до». На фоне этого раскола зародилась небольшая группа школ (кванов), где занимались ученики и инструкторы, ставшие пионерами всех будущих стилей тхэквондо.
Чой, как и прочие мастера, использовал свои кулаки так же часто, как и свой ум, чтобы достичь того, чего он хотел. У него была особая личная фишка – перед тем, как вступить в драку, он любил потушить о костяшку кулака зажжёную сигарету. Однако это касалось только правого кулака, потому как левый должен был оставаться нетронутым в знак уважения к конфуцианским ценностям. Костяшки его правого кулака имели большие и твердые мозоли.
Несмотря на весь хаос, царивший на сеульских улицах, а также на сильную руку, поставленную Америкой в руководстве страны, Чой чувствовал, что может командовать армией. В эти дни он встречает Суна Ха Лима, солдата, который после «пхеньянского инцидента» смотрел на него с восхищением.
Лим вскоре станет генералом и будет содействовать развитию корейской армии. Он заметил, что в те дни бывший сокамерник хотел руководить своими друзьями ровно также, как и веселить их. Чой любил весело проводить время, на вечеринках хотел видеть улыбки и слышать смех. Он мог вскочить на стол, танцевать и петь народные песни, а его друзья, задрав головы, от души хохотали. Лим заметил, что Чой привык быть центром внимания: на улице был всегда впереди всех, а не рядом или позади. Он до тех пор пинал столбы и бил руками всё, до чего мог дотянуться, пока озадаченные друзья не начинали кричать, прося его прекратить чудачества.
Даже сегодня нешироко известен факт, что многие корейцы добровольно сражались на стороне японцев. Однако Чой был бунтарем, а потому в Пхеньяне присоединился к тайному плану мятежа и побега из расположения части. Позже план будет назван «Пхеньянский инцидент».
В те тяжёлые дни Чой воровал корм у лошадей, а из-за пыток и смертей, невольным свидетелем которых он становился, начал постепенно терять рассудок. Несколько солдат в его части взбунтовались, но их заточили в военную тюрьму. Был случай, когда корейский заключённый Юм, чтобы выйти на свободу, стал притворяться сумасшедшим. Во время переклички он, голый, залез под самый потолок на балку, балансировал там, мочился вниз и кричал: «Эй, япошки, пейте!». Охранники схватили «чокнутого» и только через три дня вернули в камеру избитого и со следами пыток. Друзья предупреждали Юма больше не провоцировать охрану, но тот не слушал. Однажды он пропал. Только после войны друзья встретили его уже реально сумасшедшего, потерявшего рассудок от пыток.
А ещё один сослуживец Чоя скрылся в пыли под половыми досками на пять дней. Затем пробрался на плац, где на сорок дней залёг в одну из стоявших здесь же корзин, накрытую соломой. Японские военные, ежедневно тренировавшиеся рядом, даже не подозревали, что он был внутри. Гражданские корейцы, владевшие этими корзинами и работавшие на японцев, скрытно кормили соотечественника. Но он, изнурённый страхом, видевший ад и рай, не раз умиравший и воскресавший, в конце концов, сошёл с ума и скончался от тифа.
Чоя и ещё двадцать девять таких же бунтарей чуть было не постигла та же участь. Они надеялись победить в перестрелке с японцами и бежать, чтобы присоединиться к лидеру повстанцев Киму Ир Сэну. Человеку, который вскоре возглавит Северную Корею. Однако один корейский солдат, оказавшийся японским шпионом, донёс на Чоя и других лидеров заговора. В ноябре 1944 года их всех схватили. В день, когда арестовали Чоя, он планировал встретиться с людьми в одном местечке на плато Бу Джин. Его мать, не подозревавшая об аресте, пошла искать сына в зарослях кустарника на том плато. Она проделала пешком долгий путь до города, где кое-кто из знакомых ей сообщил, что видел Чоя неподалёку от заброшенной деревни. Женщина, несмотря на пронизывающий холод, нашла покинутое селение, где лишь двери скрипели на ветру. А тем временем японцы выгнали отца Чоя в отдалённую шахтёрскую деревню, расположенную в горах. Так разрушились остатки семьи.
Через несколько дней допросов японцы поместили Чоя в изолятор. Как-то он повернул голову, чтобы взглянуть на одного из друзей, но охранник тут же заорал: «Ублюдок!» и влепил ему сильную пощёчину. Так Чой учился всегда смотреть вперёд – вплоть до своей возможной казни.
В камере он и другие бунтари сидели тесно, словно булыжники в мостовой, а когда их выводили на воздух, стояли без движения при температуре ниже нуля в одном нательном белье.
Через какое-то время Чой притворился полностью раскаявшимся, и охранники позволили ему практиковать в камере карате, что помогло сохранить рассудок. Рука-копьё, нога-меч, прямой и боковой удары ногой, а также другие техники ударов руками и ногами весьма впечатлили японцев. Однако Чой был готов к новым испытаниям и даже смерти. Охранники переоборудовали одну из комнат в тренировочный зал и попросили тайно обучать их японскому боевому искусству – каратэ. Изо всех сил крича в этой комнате, Чой наслаждался боевыми искусствами. Как и раньше, благодаря технике каратэ, он достиг несоизмеримо большего, чем физическая сила.
Семь месяцев спустя суд вынес Чою приговор за нарушение закона о военной службе (дезертирстве). Его осудили на семь лет тюрьмы и перевезли отбывать наказание в Пхеньян, но он был счастлив, что избежал казни. Чой предположил, что жизнь теперь может измениться к лучшему. Да и тюрьма эта была больше, охранялась не японцами, а корейцами.
Как только Чой прибыл на новое место, охранники ввели его в камеру. Он остановился в дверях, увидев троих заключенных. Один из них лежал с гнойной незаживающей раной в боку на чёрной от грязи простыне. Двое других выглядели искалеченными: их тазовые кости и плечи выпирали наружу, а тела были покрыты струпьями. Они прокажённые, подумал Чой. Стены камеры испещрены кровавыми следами от раздавленных вшей. Место для туалета воняло сильней, чем прокисшее саке, а постели – покрыты гноем и кусочками кожи других заключенных. Чой содрогнулся, и ему стало не по себе от мысли, что его могут даже ненадолго оставить здесь.
– Этих бродяг следовало бы давно прикончить! – сказал охранник-кореец. – Какая польза от того, чтобы переводить на них рис и бобы ещё семь лет?
Он повернул Чоя, а второй охранник-кореец пинком направил новичка в камеру.
Чой был в таком шоке, что даже заплакал. И на то были серьёзные причины, ведь он не знал, чем болели его сокамерники. Кто-то ему говорил, что струпья проказы очень заразны. Заключённые верили, что страдают из-за испорченных бобов, так как ничего другого им не давали. Но, конечно, это было от общей антисанитарии, царящей вокруг.
Если бы Чой не умер от заразы, он рисковал умереть от стыда за корейских охранников, усердно выслуживавшихся перед японцами. «Как могут корейцы быть такими же садистами, какими были японцы?!» – спрашивал он себя. В конце концов, это ещё не была Корейская война. Когда японцы в 1910 году напали на его страну, почти все, кто не относился к аристократии, отказались сотрудничать с захватчиками. Тем не менее к тридцатым годам японская оккупация имела корейское лицо. Корейцы окружили себя корейскими «женщинами для утешения», а японская полиция наполовину состояла из оккупированных корейцев.
В 1945 году Чою в заключении открылся весь ужас вражеского завоевания. И хоть он поклялся драться за свободу и поднять Корею с колен, его тело было отравлено тюремной заразой.
***
В один из летних дней корейский охранник мистер Ким проходил с ведром холодной воды. Он расплёскивал воду, чем дразнил заключенных. Ким – это популярное корейское имя. Оно означает «золото». Это имя всю жизнь и до самой смерти преследовало Чоя.Охранники редко давали заключённым напиться вдоволь, и расплёскивающаяся вода из ведра Кима была настоящим мучением. Как и все узники, Чой страдал кожными заболеваниями. Каждый день носилки с трупами проплывали мимо их камеры.
– Эй, воды надо? – громко вопросил Ким, остановившись у камеры Чоя. – Пусть это будет приз! Я дам немного воды той камере, где окажется самый лучший певец. Как вам предложение?
Никто из сокамерников Чоя не хотел петь. У них не было ни сил, ни таланта. Да и предложение выглядело унизительно. Несмотря на свое отчаянное положение, Чой встал и запел популярную корейскую национальную мелодию. Ким дал ему и другим сидельцам в камере кружку пресной воды.
– Пой другую песню! – приказал охранник. – Я дам больше воды!
Чой начал другую песню. Вдруг ещё один корейский надзиратель с заднего двора прокричал по-японски:
– Кто это был?
Он, словно разъяренный тигр, распахнул дверь и ворвался в камеру Чоя, заорав:
– Кто пел сейчас?
– Это я, – ответил Чой и поднял руку.
Охранник наотмашь ударил Чоя и поочередно каждого из его сокамерников. Затем туго затянул за спиной «певца» наручники. Чой негодовал: почему один охранник позволяет петь, а другой заставляет молчать?!
Позже боль от наручников подавила злость, но его руки онемели. Он попытался лечь на бок, но правая рука, казалось, была вывихнута. Когда Чой лёг лицом вниз, его подбородок упёрся в пол. Узник был слишком слаб, чтобы искать удобное положение для сна или встать на ноги. Поэтому кое-как приподнявшись, прислонился спиной к холодной стене да так и просидел всю ночь.
Когда утром принесли завтрак, его мутило от голода, но он притворился, что не хочет есть. Сокамерники быстро умяли невостребованную порцию. Обед он также проигнорировал. Товарищи по камере просили его есть, но Чой решил умереть. Во Вторую мировую войну многие люди подвергались пыткам, голодали и теряли рассудок в японских тюрьмах. Некоторые из них, устав бороться, просто сдавались на волю случая. Чой потерял сознание.
Он очнулся около пяти вечера. Второй охранник, который бил и надевал наручники, теперь тащил его в офис начальника охраны.
– Этот заключенный хороший певец, – с насмешкой сказал надзиратель шефу.
Чой не мог в это поверить.
– Пой! – приказал начальник после того, как с доставленного в кабинет сняли наручники.
Чой смотрел на двоих тюремщиков, его руки плетьми болтались по сторонам.
– Я не могу петь, – еле слышно ответил он слабым голосом.
Чой не упомянул Кима, охранника, предложившего ему петь за воду. Шеф, видя жалкое состояние пленника, не настаивал, и надзиратель вернул заключённого в камеру.
Вскоре Ким навестил Чоя. «Водонос» извинялся за ту ситуацию, но разве эти слова могли чем-то помочь в тюрьме?! Чой был болен, истощен и, вероятно, вполне мог умереть. Тем не менее с тех пор, как Чой ничего не сказал шефу об издевательствах Кима с водой, охранник больше не унижал невольника. Более того, навещал его чаще и иногда приносил что-нибудь от кожных болезней. Мало-помалу эти двое становились приятелями, что, возможно, подтверждало слухи о проигрываемой японцами войне. Так что вскоре заключённые могли поменяться местами с охранниками.
Два месяца спустя Чой услышал треск, вырывавшийся из динамиков в камере. Все девять месяцев его пребывания здесь радио было выключено, а теперь то, что оттуда исходило, казалось невозможным. Японский император в слезах зачитывал акт о безоговорочной капитуляции. Япония проиграла войну 2 сентября 1945 года.
Да здравствует Корея! – кричал Чой про себя. Он хотел танцевать от радости, но Ким предупредил, что надо сохранять спокойствие, так как отступавшие японские и корейские охранники могли расправиться с заключёнными. Тем не менее на следующий день охрана испарилась, и Чой смог шагнуть за железные ворота. Одетый в широкую рубаху, мешковатые черные штаны и соломенные тапки он шел за Кимом сквозь ликующую толпу, мимо корейского флага, развевавшегося на городской площади Пхеньяна. Они шли в дом Кима.
Оба приятеля остались в живых, Корея была свободной, а Чой получил второй шанс. Большая часть его жизни была битвой против японцев, уличных хулиганов, его отца и нищеты. И только теперь у него появился шанс сделать что-то самому, сделать что-то великое! То, что он обещал себе, если выйдет, о чем молился, если выживет, о чём шептал всё это время, находясь в тюрьме. После трёх с половиной десятилетий угнетения у всех корейцев появился второй шанс, и страна погрузилась в бурю новых надежд и кровной мести.
«Пхеньянский инцидент» Чоя стал одним из немногих актов неповиновения корейцев японским оккупантам во Второй мировой войне. Хотя в пытках, которым бывший узник подвергался в тюрьме, не было ничего особенного. Большая часть заключённых, особенно иностранных военнопленных, испытали на себе и намного худшее.
Как бы то ни было, поколения корейцев в течение 35 лет находились в японской оккупации, и мастера боевых искусств, жившие в то время, вынуждены были создать тхэквондо, тан су до, хапкидо и другие виды, чтобы сделать сильнее себя и свою нацию.
Спустя неделю после освобождения Кореи истощённый Чой прошёл несколько сот километров сквозь хаос и ликование к своей семье в деревушку Йонгвон, сильно изменившуюся за два года его отсутствия. Брат разыскал его в дешёвой гостинице и помог добраться до дома. К удивлению Чоя, новый враг, словно черная туча, навис над большей частью севера Кореи, включая и его деревню. Чой был опустошен. Корея освободилась от японцев, но теперь должна была бороться с коммунистами из Союза Советских Социалистических Республик (СССР), провозгласивших эту территорией своей.
Что было хуже всего – два американских полковника за какие-то тридцать минут решили на глазок, что тридцать восьмая параллель будет делить Корею на север и юг. СССР согласился контролировать север. К популярным корейским оскорблениям «прояпонская» и «предательская» добавилось «проамериканская». Всего за одну ночь была развязана холодная война между корейскими коммунистами (которых поддерживали СССР и Китай) и корейскими националистами (с поддержкой США). Этот конфликт длится более семидесяти лет, но так и не завершился по сей день.
Через пару месяцев Чой добрался из своей деревни до Сеула – столицы вновь созданной Южной Кореи. Люди дрались на улицах, и человеческая жизнь не стоила ничего. Как и многие в то время, он принадлежал самому себе и переходил из одной банды, которые сплачивались вокруг сильного главаря, в другую. Чой перестал использовать своё японское имя (Юсеки Нишияма) и придумал корейский псевдоним – Чадол (маленький камень, который трудно разбить). Он сконцентрировал всю свою силу и гнев, занимаясь в новой антикоммунистической военной школе, как и многие другие молодые солдаты, которым некуда было идти. Американцы помогли новому правительству учредить военную академию, ставшую началом новой армии. Чой был в её первых рядах.
В течение года он преподавал каратэ группе полицейских. Корейцы называли это боевое искусство по-разному: тан су до (искусство китайской руки) и кон су до (искусство пустой руки). Название демонстрировало, на какой стороне холодной войны находился говорящий. Хотя и то, и другое были не что иное, как каратэ. Создатель японской системы Гичин Фунакоши изменил слово «китайская» на слово «пустая», так как первый вариант звучал достаточно дерзко. И несмотря на то, что это боевое искусство называлось «китайской рукой» сотню лет, использование названия «кон су до» показывало лояльность Японии. Чой и многие корейцы всё ещё оставались верны названию «китайская рука» и остановились на названии «тан су до». На фоне этого раскола зародилась небольшая группа школ (кванов), где занимались ученики и инструкторы, ставшие пионерами всех будущих стилей тхэквондо.
Чой, как и прочие мастера, использовал свои кулаки так же часто, как и свой ум, чтобы достичь того, чего он хотел. У него была особая личная фишка – перед тем, как вступить в драку, он любил потушить о костяшку кулака зажжёную сигарету. Однако это касалось только правого кулака, потому как левый должен был оставаться нетронутым в знак уважения к конфуцианским ценностям. Костяшки его правого кулака имели большие и твердые мозоли.
Несмотря на весь хаос, царивший на сеульских улицах, а также на сильную руку, поставленную Америкой в руководстве страны, Чой чувствовал, что может командовать армией. В эти дни он встречает Суна Ха Лима, солдата, который после «пхеньянского инцидента» смотрел на него с восхищением.
Лим вскоре станет генералом и будет содействовать развитию корейской армии. Он заметил, что в те дни бывший сокамерник хотел руководить своими друзьями ровно также, как и веселить их. Чой любил весело проводить время, на вечеринках хотел видеть улыбки и слышать смех. Он мог вскочить на стол, танцевать и петь народные песни, а его друзья, задрав головы, от души хохотали. Лим заметил, что Чой привык быть центром внимания: на улице был всегда впереди всех, а не рядом или позади. Он до тех пор пинал столбы и бил руками всё, до чего мог дотянуться, пока озадаченные друзья не начинали кричать, прося его прекратить чудачества.
